Любителю повеселиться в лавке будет, наверное, не очень комфортно — ничего смешного там практически не происходит. Люди в церковь спешат с проблемами разной степени тяжести и к веселью, большей частью, не расположены. Смеяться же над чужой бедой или невежеством станет разве что дурачок, а таких на лавочное послушание не берут. Так что лавка, как приемный покой в больнице — место, можно сказать, повышенной серьёзности.
Но иногда смешное происходит, вопреки всему, и здесь. Однажды мы долгое время не могли установить автора записок о упокоении человека с весьма экзотическим именем. Записки регулярно появлялись, из алтаря их так же регулярно возвращали и делали лавочницам выговоры, требуя установить отправителя и вызнать у него христианское имя усопшего… Сделать это долгое время не представлялось возможным. Но вот однажды старенькая бабушка положила приготовленные записки на прилавок и моя напарница увидела в одной из них знакомое имя: О! Вот оно! Вот кто поминает ********* — говорит она мне.! И мы бабулечку взяли в оборот. Оказалось, поминает она мужа. Добивались мы истины долго — бабушка стояла на своем: не было у него другого имени, все звали его ********… И человеком он был очень хорошим, так что поминать его непременно нужно. Отчаявшись, я предположила: может, он некрещеный? Да как же! — возмутилась бабуля. — Обязательно крещёный! Как можно некрещёному-то? Так каким именем его тогда крестили? — спрашиваю, ожидая услышать стандартный ответ. Так это… как его… Александром! — выпаливает старушка. И мы начинаем радостно смеяться — теперь хорошего человека ********* будут поминать обязательно.
Другой смешной случай однажды едва не довел меня до нервного срыва — смешно было уже потом. В день памяти святителя Николая народу пришло очень много, в том числе — тех, кто в церковь заходит лишь по большим праздникам. Столпотворение, люди за один визит в храм хотят решить все свои проблемы — помянуть усопших, узнать насчет освящения квартиры, венчания, причастия больного человека на дому, заказать сорокоусты… Сами тетради с сорокоустами были в алтаре, поэтому имена мы записывали на отдельный листочки с тем, чтобы потом переписать. За листочками этими я бдительно следила, но в какой-то момент поняла, что они исчезли… Ужас моего положения во всей полноте может оценить только другая лавочница: пропали сорокоусты! Несколько десятков имен! Люди будут думать, что за их близких молятся, а я их потеряла!!! Так. Спокойно, сказала я. Кому они нужны. Сказала себе я. Наверное, они где-то здесь. Сейчас найду.
Через два с половиной часа тщательных поисков лавка и ее содержимое были перебраны по молекулам — листочков с именами не было. Перед вечерней службой пришла Ирина Геннадьевна и, глядя на мой чумазый всклокоченный и безумный вид, поинтересовалась, в чем дело. Я ей рассказала и поиски начались заново… к концу службы мы поняли, что все напрасно и заплакала даже Ира…
Оставался последний шанс — что листочки со столбиками имен по рассеянности утащили пономари во время литургии, приняв их за обычные записки. Объяснила всё и выпросила у батюшки в конце всенощной толстенную пачку поминаний, перебрала несколько раз… ничего похожего. Пропали мои сорокоусты бесследно. Что же делать?.. На память могу вспомнить только несколько имен — тех, кого регулярно поминают постоянные прихожане… Остальных не вспомню ни за что.
И тут пачка падает, я начинаю собирать разлетевшиеся записки и вижу, что некоторые листки ИСПИСАНЫ С ОБЕИХ СТОРОН!!! Кто-то поленился идти к столику с чистыми листочками и решил написать свои записки на обороте моих сорокоустов! Святая простота, из-за которой седых волос на моей голове стало значительно больше. Тут же позвонила расстроенной Ирине Геннадьевне и рассказала ей о находке. Она помолчала и мы внезапно начали хохотать. С тех пор никаких дилетантских листочков в лавке не водится, а для записи сорокоустов используется серьёзная черновая тетрадь.
Бывает, смех на лавочном послушании вызывает сама лавочница. Не каждая, конечно. Но некоторые чудотворят.
В конце праздничного дня заглянула в лавку печальная женщина. И говорит: хочу заказать о себе сорокоуст. Я, деловито снимая тетрадки, автоматически интересуюсь: о здравии или о упокоении? И тут грустная женщина начинает хохотать. И говорит: у меня такое настроение паршивое было, что вы, наверное, засомневались — живая я или уже не очень? Я, конечно, извинилась раз десять и потом уже начала смеяться вместе с ней — как хорошо, когда у человека хорошее чувство юмора и любую неловкую ситуацию он может обернуть в шутку. Ушла она много довольней, чем приходила.
Вспоминать можно долго, но тут уже и так многабукав и все устали. Из всех видов смеха для человека, наверное, важнее всего умение смеяться над собой. Без этого можно начать превозноситься и приобрести о себе неоправданно высокое мнение. А там и до презрения к несовершенному ближнему недалеко. А это уже — тяжкий грех.
Наталья Уголькова.
Количество просмотров(146)